Режиссер Алексей Забегин и художник Константин Соловьев, кажется, не претендуют на художественное исследование всех законов лагерной действительности «Колымских рассказов», а берутся только за одну линию — движение от нормального человеческого поведения к слому, от эмоционального восприятия к пустоте, от живого сознания к смерти и обратно. Они не впадают в ложную патетику и, похоже, честно признаются — прочитанное в текстах Шаламова сегодня сложно ассоциировать с конкретикой индивидуальной судьбы. Как ее подлинно прочувствовать? Как понять? Как сделать осязаемой и видимой? Тем более в театре. Тем более зная непримиримое отношение самого писателя к пагубной неосторожности вымысла, приблизительности и фальши искусственных конструкций.

Шаламовский человек в спектакле, словно остов даурской лиственницы (единственный рисованный образ постановки — скелет дерева), представлен, но не ощутим, не наполнен плотью исторических реалий. Он скорее знак времени, и без того мифологизированного. Но вместе с тем закономерность сегодняшнего взгляда на лагерный опыт как мифологическую составляющую национальной культуры не означает, что «Колымские рассказы» превращены создателями спектакля в плоский и орнаментальный слепок памяти. Избегая реставрации исторического быта и образа человека, они предлагают иной выход к достоверности. Актеры обращаются с фактурой шаламовской речи документально, выстраивают собственное отношение к произносимым историям: как я бы поступил, что было бы со мной, как я бы себя ощущал в этих страшных условиях.