Внимательные свидетели «Тихотворения» неизбежно оказываются в тумане тишины, сквозь который иногда, словно призраки, проносятся звуки фортепиано. Словно размытый пейзаж, мы пытаемся поймать фокус формы этого сочинения, но она снова и снова ускользает сквозь пальцы исполнителя – так же работает и пластичное время, замирая или уходя вперёд, вместе с ним мы вдруг обнаруживаем себя в конце пути длиной в шестьдесят минут.

«Моя большая и, действительно, в основном тихая фортепианная пьеса «Тихотворение» длится ровно час и требует сосредоточенности и пристального слушательского внимания. Такая длительность пьесы – не моя невнятная или капризная прихоть, но этическая необходимость, обусловленная моими попытками быть эстетически честным. Таких масштабов требовал сам материал, и я, подобно исполнителю и слушателю, в равной степени глубоко и чувственно переживаю его развитие, расцвет и гибель в конце, его массивное время. Для меня эта вещь подобна… адажио из «Хаммерклавира». Я много думал об этой музыке во время и после её написания. И да, я попытался вместить туда очень многое: и пустоту, и величие, и красоту мира, и его равнодушие ко мне, и мою вину, и сострадание, и боль, и любовь, и обнажённое одиночество, и невозможность высказывания, и ветер, и солнечные блики… И конечно же, всё это немножко мой смутный автопортрет.» – Алексей Сысоев